За большим столом сидел, скрестив на груди руки и глядя на Шэма в упор, мальчик с флатографии. Шэм выдохнул.

Мальчик казался всего года на два старше, чем там, на снимке. Сколько же ему лет? Может, десять? Смуглая кожа, короткие черные волосы стоят вверх, точно ежовые колючки. Карие глаза глядят с подозрением. Сам приземистый, коренастый, грудь широкая — мальчику постарше впору. Подбородок и нижняя губа выпячены на Шэма, ждет. Тем временем тот, кто привел Шэма сюда, разоблачился. Из-под шлема на плечи упали темные кудри. Девушка убрала их с лица и оказалась девочкой с флатографии, правда, теперь она была почти ровесницей Шэма. Кожа у нее была такая же темная и серая, как у брата, только с россыпью ржавых веснушек, лицо такое же суровое, также сведены брови, поджаты губы, но общее выражение все равно мягче, дружелюбнее. Смахнув с глаз промокшую от пота челку, она спокойно поглядела на Шэма. Под кожаным костюмом, грудой лежавшим теперь у ее ног, на ней оказался джемпер грубой вязки и брюки.

— Испытание костюма, — сказала она. — Ну?

— Ну? — повторил мальчик. Шэм кивнул им и успокоил Дэйби, заерзавшую было у него на плече.

— Ну, — сказала девушка еще раз, — что ты хотел нам рассказать?

И Шэм медленно, запинаясь, не очень связно, но зато очень подробно, рассказал им все с самого начала. О крушении странного поезда, о том, что он нашел в обломках. О нападении крыс.

Про скелет и про череп он говорить не стал, сказал только, глядя в сторону, что на борту кто-то умер, были свидетельства. Когда он снова посмотрел на сестру и брата, их взгляды были устремлены друг на друга. Они молчали. Не размахивали руками, не переминались с ноги на ногу, вообще ничего не делали; и не произносили ни слова. Только моргали сквозь слезы.

Шэм был в ужасе. Он смотрел то на одного, то на другого, не зная, как быть, что делать. Они не хныкали, вообще вели себя очень тихо. Только моргали, а губы у них дрожали.

— Что вы, пожалуйста, я не знал, — выпалил Шэм. Ему отчаянно хотелось, чтобы они снова заговорили. Но они не обращали на него внимания. Девочка вдруг схватила брата за плечи, и, держа его на расстоянии вытянутой руки от себя, пристально посмотрела ему в глаза. Что-то произошло между ними, необходимое им обоим. Они опять повернулись к Шэму.

— Я Кальдера, — сказала девочка. Кашлянула. — А это Кальдеро. — Шэм повторил их имена, не сводя с нее глаз.

— Зови меня Деро, — сказал мальчик. Он не шмыгал носом, только вытирал слезы со щек. — Так проще. А то очень похоже на ее имя, я путаюсь.

— Шроак, — добавила его сестра. — Наша фамилия Шроак.

— А я Шэм ап Суурап. Значит, — продолжал он, видя, что они не спешат продолжать разговор, — это был поезд вашего отца?

— Мамы, — сказала Кальдера.

— Но она взяла папу с собой, — сказал Деро.

— А что она делала? — спросил Шэм. — Что они оба делали? — и тут же подумал, что, может быть, зря он спросил, но любопытство оказалось сильнее чувства приличия.

— Там? — Шроаки переглянулись.

— Наша ма, — сказал Деро, — была Этель Шроак. — Как будто это и был ответ. Как будто Шэм обязан был знать это имя. Но он его не знал.

— Зачем ты пришел, Шэм ап Суурап? — спросила Кальдера. — И как ты узнал, где нас искать?

— Ну, — начал Шэм. Горе Шроаков по-прежнему тревожило его неожиданно сильно. Он снова вспомнил сошедший с путей состав, пыль, тряпки и кости, которые он в нем видел. Он думал о поездах, и семьях, и путешествиях, которые кончились плохо, о поездах, ставших саркофагами с костями внутри.

— Понимаете, я кое-что видел, хотя, может, не должен был. — Он спешил, задыхался. — С того поезда. Карту памяти из флатоаппарата. Она была… ну, они, наверное, знали, что все разграбят, и спрятали ее.

Шроаки смотрели на него.

— Это наверняка папа, — сказала Кальдера спокойно. — Он любил снимать.

— Там были снимки, — продолжал Шэм. — Я видел… вас. Там есть флато, где вы двое.

— Верно, — сказала Кальдера. Деро кивал. Кальдера подняла взгляд к потолку. — Это давно было, — сказала она. — Мы всегда знали, что они могут… и чем больше времени проходило, тем вероятнее это казалось. — Она говорила на рельсокреольском с приятным незнакомым акцентом. — Вообще-то я всегда думала, что если с ними что-то случится, то мы никогда не узнаем. Будем просто ждать и ждать. А тут ты с такой историей.

— Ну, — замялся Шэм. — Если бы кто-нибудь из моих родичей не вернулся… что, в общем-то… — Он перевел дух. — Короче, я был бы рад, если бы мне сообщили. После. — Кальдера и Деро спокойно смотрели на него. Он вспомнил другие снимки, его сердце застучало громче; он ничего не мог с собой поделать. — А еще, — сказал он, — из-за того, что еще там было, на тех снимках. Из-за них я стал вас искать. Что они искали?

— А что? — спросил Деро.

— А что? — прищурившись, повторила Кальдера.

«Это уже кое-что», — подумал Шэм, и возбуждение затопило его по самую макушку. Он вынул свою камеру. Описал им все снимки, которые видел, один за другим. И на малюсеньком экране своей камеры стал перелистывать бесполезные, ненужные картинки — это рельсы, это пингвины, это погода, это «Мидас», это команда, это вообще всякая чепуха, — пока, наконец, не добрался до той, заветной. Флатографии последней флатографии родителей Кальдеры.

Камера у него была дешевая, снимок не в фокусе, к тому же он упал, снимая. В общем, качество изображения то еще. Но разобрать, что на нем, было все-таки можно, особенно если знать заранее. Пустая равнина и одинокая колея. Рельсы, ведущие в никуда. Одна линия.

— А то, — сказал он, — что возвращались они вот откуда.

Глава 33

Было время, когда человек не выстраивал слова так, как это делаем сейчас мы — письменно, на странице. Было время, когда слово и писалось при помощи нескольких букв. Теперь это кажется безумием. Но так оно было, и ничего с этим не поделаешь.

С тех пор человечество встало на рельсы, и они сделали нас тем, что мы есть, — рельсоходной расой. Пути рельсоморья ведут куда угодно, но только не по кратчайшей из пункта «А» в пункт «Б». Нет, они петляют, скрещиваются, закручиваются спиралями и возвращают поезда назад по собственным следам.

Так какое еще слово могло стать лучшим символом рельсоморья, разделяющего и объединяющего города и земли, чем «и»? Куда еще ведут нас пути, как не туда, и туда, и туда, и обратно? И что яснее воплощает возвратное движение поездов, нежели единый росчерк пера в союзе «и»?

Задайся кто-нибудь целью соединить начало и конец этого символа прямой, у него получился бы коротенький, едва видимый отрезок. На самом же деле перо должно сначала резко взмыть вверх, мгновенно повернуть назад и, поправляя себя, выстрелить вперед и вниз, к юго-западу, попутно пересекая свой начальный маршрут, а там, круто изменив направление, начать рисовать новую петлю, чтобы, наконец, остановиться на волосок от начальной точки.

Так перо рыщет из стороны в сторону, то и дело меняя курс, как пристало всем нам.

Глава 34

— Я все думаю о том, — сказал Шэм, — что они могли такое делать.

— Ты с кротобоя? — спросил вдруг Деро. Шэм моргнул.

— Ага.

— На кротов охотишься?

— Ну, нет, вообще-то. Я помогаю доктору. А иногда драю палубу и сматываю веревки. Но на кротобое, да.

— Похоже, ты им не слишком доволен, — заметил Деро.

— Чем — им? Кротобоем? Или доктором?

— А чем бы ты хотел заниматься на самом деле? — спросила Кальдера. Она бросила на него быстрый взгляд, от которого у него даже дух занялся.

— Да нет, все у меня в порядке, — сказал Шэм. — И вообще, я же не за этим сюда пришел, не о себе рассказывать.

— Тоже верно, — согласилась Кальдера. Деро покачал головой, покивал, потом снова покачал, снова покивал. И все это серьезно, как маленький генерал. — И все же. Ну, что бы ты хотел делать?